Порнография

Анна А. Зализняк, А. Д. Шмелев

Пошлость

Логический анализ языка. Языки эстетики: Концептуальные поля

прекрасного и безобразного. М.: Индрик, 2004, с.221-230.

Пошлость является одним из самых известных непереводимых русских слов7. Главным борцом с пошлостью в истории мировой культуры является В.В.Набоков. В частности, ему принадлежит очень точное наблюдение, что определяющим для пошлости является ложная претензия: пошлость — это нечто «ложно значительное, ложно красивое, ложно умное, ложно привлекательное» (Nikolai Gogol, перевод наш. - А. З., А. Ш.). Вместе с тем, как нам сейчас очевидно, набоковские гневные инвективы в отношении пошлости обладают одним бросающимся в глаза свойством: пошлостью. Иногда говорят, что Набокову тут изменяет вкус, однако это ничего не объясняет: хороший вкус и есть противоположность пошлости. Мы собираемся показать, что этот порочный круг (разоблачать пошлость — это пошло) заложен в природе самой этой категории.


А. Вежбицкая предлагает следующую экспликацию для слова пошлость, в которой, безусловно, отражены наиболее существенные компоненты значения этого слова:


Пошлость
многие люди думают о многих вещах, что эти вещи хороши
это неправда
эти вещи нехороши
они похожи на некоторые другие вещи
эти другие вещи хороши
эти люди этого не знают
это плохо
люди такие, как я, это знают


Далее А. Вежбицкая пишет: «Если вы с этим толкованием не вполне согласны, вы можете точно сказать, что именно нужно в нем переменить». Воспользуемся этим предложением.


1 Мы здесь не рассматриваем второе значение слова пошлый — 'скабрезный' (ср. пошлый анекдот], хотя между этими двумя значениями имеется вполне определенная связь через смысловой компонент 'то, что нравится многим'; кроме того, эти значения часто выражаются синкретично (ср. говорить пошлости). Интересно, что обратный путь семантической деривации представлен в слове тривиальный (от латинского обозначения развилки трех дорог, где обычно стояли проститутки)

222
Прежде всего, по-видимому, следует считать ошибкой (может быть, опечаткой?) упоминание о «многих вещах» в первой строчке толкования; здесь, очевидно, должно стоять «некоторые вещи». Кроме того, следует сделать несколько уточнений. Во-первых, речь идет о «хороших» вещах лишь в определенном аспекте: это может быть нечто красивое, остроумное, оригинальное, интересное — но не, например, функционально пригодное (о технике), доброкачественное (о пище), удобное (о мебели, квартире) и др. Таким образом, в положительной оценке — которая оказывается «ложной» и которую разоблачает автор высказывания со словом пошлый — решающую роль играет эстетический момент.


Вообще пошлым может быть только такое действие, ситуация, предмет или высказывание, которым человек приписывает некую эстетическую значимость. Так, гриб, цветок или морская раковина — так же как и хождение на работу или в лес за грибами — сами по себе не могут быть пошлыми: они могут стать таковыми только в том случае, если кто-то приписывает им какую-то дополнительную эстетическую ценность, а говорящий эту оценку не разделяет.


Во-вторых, весьма важную роль в определении пошлости играет смысловой компонент, соответствующий этимологическому значению этого слова, — а именно идея повторяемости, воспроизводимости, предсказуемости ситуации, ее принадлежности опыту многих и многих. Так, пошлый роман — это, например, курортный или роман со своей секретаршей, т. е. предсказуемый, часто возникающий в данных обстоятельствах. В толковании Вежбицкой этот смысл отражен в форме упоминания «многих людей», однако, на наш взгляд, здесь важна не столько идея «множества», сколько идея повторения одного и того же, неоригинальности. Эта идея важна именно потому, что слово пошлость применяется к тем объектам, ценность которых заключается в значительной степени в их оригинальности: остроты, произведения искусства и т. п.


И, наконец, третье соображение состоит в том, что, возможно, в толковании следовало бы более явно вывести наружу тот скрытый, но очень важный смысл (ему соответствует последняя строка в толковании Вежбицкой), что, характеризуя другого человека и его действия словами пошлость или пошлый, говорящий в своих глазах возвышается над ним, думая про себя: а мои ценности — настоящие, и поэтому я (и такие, как я, немногие избранные) бесконечно превосхожу тебя (и таких, как ты, многих). При этом, как и в других оценочных словах — а может быть, даже в боль-

223
шей степени, в слове пошлость подразумеваемая говорящим эстетическая оценка подается им как объективный факт и осужденному выносится мгновенный и безоговорочный приговор (ср. известную фразу из «Вишневого сада»: Дачи и дачники — это так пошло, простите}. И в этом последнем смысловом компоненте кроется источник образуемого пошлостью порочного круга: описанная только что концептуальная конфигурация — а именно удовольствие, получаемое от чувства превосходства над человеком» идушим в толпе протоптанной тропой и не подозревающим об этом, — является одним из самых банальных проторенных путей, т. е. пошлостью.


Слово пошлость тем самым — это чистое свидетельство отношения говорящего к миру и к адресату; в этом слове вообще отсутствует дескриптивное содержание (в отличие от слова мещанство, о котором пойдет речь ниже, и от многих собственно оценочных слов — таких как подлость, безобразие, свинство и т. п.). Поэтому с равной вероятностью как пошлость могут расцениваться совершенно разные и даже противоположные вещи: целеустремленно делать карьеру и медитировать лежа на диване, стремиться быть как все и хотеть быть ни на кого не похожим, покупать только дорогие вещи и только дешевые, отдыхать в комфортабельных отелях и ходить с рюкзаком в горы и т. д.


Итак, пошлым может быть названо что угодно (если выполнены перечисленные выше условия); этим прилагательное пошлый отличается от мещанский, хотя здесь имеется довольно большая зона пересечения: то, что может быть названо мещанским, часто может быть названо также и пошлым (но не наоборот). В некоторых случаях, однако, сочетания со словом пошлый имеют вполне определенное дескриптивное содержание. Так, пошлые занавески или обои значит, например, с какими-нибудь розочками или оборочками; пошлый торт — с пышным розовым кремом и т. д. Обладая определенным дескриптивным содержанием, такие выражения могут приобретать вторичную положительную оценку, ср.:


Купить бы себе на базаре тапочки — уютные, пошлые, из искусственного меха, чтобы спереди морда, сзади помпоны, а внутри самопальный войлок (Т. Устинова. «Первое правило королевы»).


Человек, признающийся в пристрастии к чему-то пошлому, обычно делает это для того, чтобы обезопасить себя от обвинений в пошлости. Действительно, как уже говорилось, пошлость неразрывно связана с «ложной претензией»: пошлый человек не догадывается о собственной пошлости и самодовольно

224
полагает свои вкусы безупречными. Если же ложная претензия снимается, то для пошлости как будто не остается места. Но выйти за пределы порочного круга все равно не удается: при многократном воспроизведении признание в пристрастии к пошлому само по себе оказывается пошлым.


Обширный класс объектов, которые могут быть охарактеризованы как пошлые, составляют речевые произведения. Высказывание может быть названо пошлым, если в нем содержится претензия на остроумие, оригинальность или глубину мысли. Образцом пошлости в русской культуре являются персонажи рассказа Чехова «Ионыч»: фразы «Мороз крепчал», «Умри, несчастная!», «Вы не имеете никакого римского права» являются пошлыми потому, что произносящие их персонажи приписывают им эстетическую ценность, каковой они, очевидно, не обладают.


Особенно обостренное отношение к пошлости характерно для умонастроения, которое связывается с представлением о «левых» политических взглядах. Корней Чуковский в книге «Мастерство Некрасова» пишет, что слово 'пошлый' (и 'пошлость') «к шестидесятым годам все больше и больше окрашивалось политическим смыслом и приобретало оттенок: застой, оцепенелость, омертвение чувств, приверженность к старым порядкам». Далее он замечает, что основное отношение революционных демократов к пошлости — «активная, не знающая примирения ненависть». В противовес этому люди «правых» взглядов иногда готовы выступать с апологией пошлости. Характерно высказывание В. Шульгина, приведенное в его книге «Дни»: «все женщины жаждут самодержца... Я знаю, вы скажете, что это „пошлость"... Но заповеди „не убий" и „не укради" — тоже „пошлость"... Однако пошлости такого рода обладают таким свойством, что стоит только от них уклониться и начать „оригинальничать", как мир летит вверх тормашками».
http://www.mith.ru/cgi-bin/yabb2/YaBB.pl?b...;num=1132063180
Последняя строка автора очень интересна тем, что в прошлом веке считалось пошлостью ходить в слишком обнаженных купальниках, благо если кто видел фильмы там купальник фактически закрывал всё тело.

Как много слов по такому простому поводу, как порнография. Можно, конечно, углубляться в значение слов, но это не возвысит порнографию и не придаст ей уровня искусства. Что до пошлости, то хорошее определение через пример есть у Набокова.
Есть рассказ про одного немца, который сидит на берегу озера, а на другом берегу прекрасная девушка на балконе вяжет чулок, не замечая его. Он завел лебедей, выдрессировал их, чтоб каждый вечер, наклеивая на себя перья плавать с ними перед балконом дамы. Она его заметила, растрогалась и вышла за него замуж. По мнению Набокова, это и есть пошлость. Т.е. апогей дурного вкуса. Но пример Набокова - перышки по сравнению с явлением, которое мы называем порнография. Есть (не помню чье) такое определение порнографии и отличия ее (п.) от эротики. Эротика - это половой акт плюс красота. Порнография - это половой акт минус красота. Поскольку красота и обьективность красоты тоже дело дискуссионное, считать что красиво, а что нет оставляю на усмотрение потребителя. А я, по моему, уже все сказал.